// Техногенная самоорганизация и математический аппарат ценологических исследований. Вып. 28. "Ценологические исследования". – М.: Центр системных исследований, 2005. – C. 226-229.

 

 

ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНО-МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЙ КОММЕНТАРИЙ

к «Разговору технария и гуманитария в поезде Томск-Москва…»

В.А.Беляев

 

1. Целью моего анализа является «перпендикулярная» постановка проблемы. Вместо вопросов «что такое техника?» или «что такое техническая реальность?» нужно поставить вопросы «чего каждый из тех, кто рассуждает о технике, добивается и как он это делает?». Для чего это нужно? Для того, чтобы не создавать иллюзии будто содержание подходов предельно объективно и не зависит от фундаментальных жизненных установок тех, кто выдвигает подходы.

2. Для оценки положения разговаривающих можно применить метафору комнат. Каждая позиция – это отдельная «комната». Человека, занимающего соответствующую позицию, назовем «поселенцем». У каждой «комнаты» есть «дверь», через которую человек входит в «комнату», когда занимает соответствующую позицию. У комнаты есть «окна», через которые человек смотрит на другие комнаты. Кроме того, у каждого занимающего свою комнату есть степень осознавания того, что он занимает эту, а не другую комнату, что есть другие комнаты и что человек смотрит на другие комнаты через логику его собственной комнаты. Кроме того, у каждого занимающего свою комнату есть степень осознавания того, что он когда-то каким-то образом попал в эту комнату, что он не всегда ее занимал, и что, следовательно, существует пространство все его комнаты и даже все каждой отдельной комнаты вообще. Назовем это пространство «коридором». Кроме того, у каждого занимающего свою комнату есть степень осознавания того, что он взаимодействует со всеми другими «комнатами» в намерении найти «объективную истину» и что объективная истина «как всегда лежит посередине». У каждого занимающего комнату есть некоторое представление о том, где находится это «посередине» и как туда можно попасть. Это представление является его стратегией поиска объективной истине через диалог позиций.

3. Теперь можно рассмотреть основные стратегии поведения людей в «комнатах» в их поисках «посередине». Первая стратегия состоит в том, что занимающий комнату полагает эту комнату «самой подлинной комнатой». Конечно, у других комнат тоже есть своя часть объективной истины, но это не большая часть или просто маленькая, или совсем маленькая. Путь к объективной истине через диалог для такого «поселенца» представляет собой расширение его комнаты до размеров всего мыслимого пространства. Его комната для него и является тем, что должно стать будущим «посередине». Он предполагает, что при этом в нее должны будут войти другие комнаты, на правах новых частей с соответствующей перепланировкой под его комнату. О «коридоре» такой поселенец не думает и вопрос о том, как он попал в свою комнату и какое значение это может иметь для процесса поиска объективной истины, он не ставит. Назовем эту стратегию поиска объективной истины «стратегией резидента».нъективной .поиска объективной истины, м как он попал в свою комнати и какое значесние это может иметь ует пространство все его

4. Какова будет стратегия и тактика аргументация в «стратегии резидента»? как правило, такой поселенец будет делать упор на изложении своей позиции. Он будет считать, что истина проста и очевидна и что для того, чтобы другой принял ее, ему надо хорошенько растолковать эту истину. Поэтому стратегией аргументации будет растолкование оппонентам своей позиции. Поселенец будет растолковывать ее своим оппонентам, раскрывать ее логику, и будет искренне удивляться, что его оппоненты никак не могут понять его позиции, а если и понимают, то никак не могут принять ее. Эта ситуация ставит поселенца, придерживающегося «стратеги резидента», в тупик. Как правило, он даже не замечает такую ситуацию. Потому, что для него понять означает принять, и всякую ситуация «понимания, но не принятия» он трактует как ситуация простого непонимания. Он снова и снова пытается растолковать своему оппоненту свою позицию в надежде, что тот наконец-то поймет (и сразу же примет) ее. Но этого опять не происходит и растолковывание продолжается до бесконечности.

5. И технарий, и гуманитарий в этом диалоге ведут поиск объективной истины в стратегии резидента. Каждый пытается убедить своего оппонента в своей правоте. Ни у кого это не получается. Каждый стоит на своём и всеми возможными способами пытается отклонить аргументы противника, навязать ему свои аргументы. Так происходит от начала до конца на протяжении почти ста страниц. Для того, кто наблюдает со стороны, это вызывает чувство тупиковой ситуации. Становится ясно, что позиции сторон таковы, что их расхождение имеет стратегический характер. Поэтому им не суждено с помощью рациональных аргументов перетянуть оппоненты на свою сторону. Рациональная аргументация могла быть действенной, если бы расхождение имело более поверхностный характер. Но расхождение касается фундаментов позиций, что в определенной мере отражается и в именах «технарий» и «гуманитарий». Дело в том, что фундамент каждой теоретической позиции (если она по настоящему важна для человека, ее носящего) имеет, прежде всего, жизненное, «внетеоретическое» значение и обоснование. С помощью теоретической позиции ученый решает задачи, жизненно значимые для него как личности. Это тем более является верным, чем более теория, которую развивает учёный задается им как универсальная. В данном случае это имеет место и для технария, и для гуманитария. С гуманитарием сразу все ясно, он философ. Но и для технария это не менее верно. Его стремление выходить на уровень «техноэволюции», создавать «третью научную картину мира» есть чисто философское стремление и ни чем кроме философии быть не может. Но даже если и не называть это философией, все равно остается место расхождение технария и гуманитария на уровне фундаментов их позиций, а, следовательно, на уровне их способов реализации через эти позиции своих жизненных интересов.

6. Что такое способ реализации жизненного интереса через теоретическую позицию? Каждое теоретизирование является теоретическим способом реализации определенной жизненной задачи. Теоретик является, прежде всего, человеком, а уже после этого теоретиком. Все жизненные задачи, которые человек ставит перед собой, он решает через определенные символические реальности, частным случаем которых является и теоретические реальности какой-либо науки. Причем не таким уж важным оказывается конкретное теоретическое содержание соответствующей науки. Более важным является возможность этого содержания служить символической основой для решения задач, напрямую не связанных с содержанием его науки. Например, во многих научных дисциплинах есть те содержания, которые связаны с понятиями вероятности, случайности и возможности. Например, в математике и физике. Физик относит эти понятия к физическому миру. Но при разработке содержания этих понятий его деятельность может направляться разными жизненными, «внефизическими» стратегиями уже потому, что все эти понятия относимы к человеческому существованию и могут иметь для физика, как для человека, принципиальное значение. Если этот физик живет в мире социального принуждения и ему как человеку жизненно важно утвердить права случайности, как того, что не сковано ни какими законами, то и в своей физической теории он может добиваться соответствующего понимания случайности. Очевидность такого хода становится предельной, когда физик начинает говорить о случайности как о фундаментальном феномене вообще и ставит физическую реальность в качестве фундамента социальной реальности, где физическая случайность задает характер социальной случайности. Здесь его желание победить социальное принуждение как принцип своим пониманием случайности как принципа становится очевидным до невозможности. На таком теоретическом уровне, на уровне метафизики, не может быть эмпирического обоснования, здесь существуют только экзистенциальные обоснования. Когда один человек противопоставляет одной философии другую философию, то он делает это ради достижения своих фундаментальных жизненных целей. Конечно, эти цели трансформируются при этом в цели мироздания, но это не отменят их экзистенциальный смысл. Метафизические битвы являются в первую очередь битвами жизненных интересов. Но ученый именно этого, как правило, не осознает. Ученый считает, что он говорит не от своего имени, а от имени объективной истины.

7. Это делает ученого заложником выбранного способа решения своих жизненных задач. Допустим, что ту же самую задачу борьбы с социальным принуждением, можно было пытаться решать тысячами других способов. Ученый мог быть не физиком, а каким-либо другим естественником, но он опять в своей науке мог выйти на уровень определения понятия случайности. Ученый мог быть гуманитарием, но опять же через свою дисциплину выйти на возможности борьбы с принуждением. Ученый мог просто-напросто вести социальную борьбу политическими средствами и так далее. Тот факт, что этот ученый стал бороться через физику, и через неё стал выходить на метафизический уровень, является показателем конкретности его жизненного пути, а не сути решаемой им задачи. Его способ решения является непрямым способом. Способом, в котором физический и вообще естественнонаучный смысл случайности стал символом социального и вообще универсального смысла случайности. Но когда дело дойдет до конкретной теоретической полемики со своими оппонентами, физик будет аргументировать «от физической реальности» и будет бороться за то место физической реальности, которое необходимо для  его теоретической победы над социальным принуждением. Тысячу раз опровергнув значимость самой социальной реальности. Хотя по большому счету, для решения его задачи как таковой, его путь решения не обязателен. Он не является единственным. И этот путь может прийти в теоретическое противоречие с путем решения той же задачи другим ученым. У другого ученого будет, допустим, решение, при котором для освобождения от социального принуждения нужно дать социальной реальности права над физической реальностью. Что получится? Они, решая одну и ту же жизненную задачу, в качестве решений будут выдвигать фундаментально несовместимые теории. Будут бороться через диалог не на жизнь, а на смерть.

8. Не является ли разговор технария и гуманитария именно таким случаем? Многое в этом разговоре свидетельствует в пользу данного заключения. Во-первых, это сам масштаб проблематики. Речь идет о «технике», «человеке» и других категориальных понятиях. Разговаривающие называют друг друга «технарием» и «гуманитарием». Уже это создает ситуацию потенциальной несовместимости. Если предполагать, что «технарий» и «гуманитарий» принципиально не отличаются друг от друга по характеру жизненных интересов, но принципиально отличаются друг от друга по способу реализации этих интересов (по сути их теоретических позиций), то их противостояние с одной стороны неразрешимо, а с другой стороны иллюзорно. В каком смысле оно неразрешимо? Оно не разрешимо в том смысле, что их противостояние происходит на метафизическом уровне. На том уровне, где существуют только экзистенциальное обоснование, и не существует эмпирического обоснования. Обе стороны на протяжении десятков страниц анализируют разные эмпирические ситуации разных порядков и при этом каждый старается обыграть другого. Каждый старается в анализируемой ситуации найти подтверждение своей позиции и опровержение позиции оппонента. Но обе стороны делают это в отношении тех самых категориальных понятий «техника», «человек» и тому подобное, в отношении которых у них противоположные позиции. Это делает анализ всех ситуаций бесполезным. Он проскакивает как вода сквозь сито, ничего не меняя в понимании позиций друг друга. Можно пояснить это на примере. Спорят два древнегреческих философа. Один утверждает, что все есть вода, а другой – что все есть воздух. Они анализируют бесчисленное количество предметов, чтобы увидеть, насколько они являются водой или воздухом. Но поскольку «воду» или «воздух» можно увидеть абсолютно в любом предмете (надо только уметь «видеть»), то ни какой-то их предметов в отдельности, ни все они вместе не могут ничего доказать или опровергнуть в этом споре. Спор этот может прекратиться только тогда, когда философы поймут, что попали в «ловушку для метафизиков».  Суть этой ловушки в том, что: 1) решение одной и той же задачи производится двумя универсальными, не полагающими себе границ способами; 2) эти способы являются логически несовместимыми; 3) каждый метафизик наполнен пафосом жизненной важности его позиции и пафосом внутренней правоты. Универсальность способа приводит к тому, что его способность к интерпретации эмпирической реальности не встречает ни каких сопротивлений и, следовательно, становится полностью независимой от эмпирической реальности. Логическая несовместимость универсальных способов делает диалог таких позиций неразрешимым. Каждая из сторон будет до бесконечности интерпретировать эмпирические ситуации в свою сторону в надежде, что другая сторона «наконец-то поймет». Произойти это в принципе не может. У такого диалога абсолютно несходящаяся перспектива. Но пафос жизненной важности позиции и внутренней правоты до бесконечности удерживает их в состоянии противоборства друг с другом. До тех пор пока не истощатся их энергии. В этом и состоит суть ловушки для метафизиков.

9. К сожалению технарий и гуманитарий попали именно в эту ловушку. У каждого из них есть метафизический уровень его позиции за который, в конечном счете, и происходит борьба. Технарий борется не за какую-то эмпирическую значимость Н-распределения, а за место технической реальности в иерархии высших реальностей. Гуманитарий тоже борется не за какою-то значимость человеческого творчества, а за место человека как реальности в иерархии высших реальностей. Технарий хочет чтобы техническая реальность была фундаментальней гуманитарной. Гуманитарий – наоборот. Их позиции логически несовместимы. И одновременно универсальны. Любую эмпирическую ситуацию можно интерпретировать как ту, в которой проявляется фундаментальность технической реальности по отношению к гуманитарной, и наоборот. Все будет зависеть от искусства интерпретации. Каждая сторона наполнена пафосом жизненной значимости своей позиции и своей правоты. Диалог в данной конфигурации безысходен.

10. Какие пути разрешения этой безысходности существуют? Для ответа на этот вопрос логично обратиться к самой истории. Одним из исторических вариантов «ловушки для метафизиков» были европейские религиозные войны после Реформации. Единый католический мир распался на множество противоборствующий конфессий. Противоборствующих с оружием в руках. Каждая из конфессий была логически несовместима с другой. Каждая из них была универсалистской. Каждая из них была наполнена пафосом своей жизненной значимости и правоты. В результате – религиозные войны. Разрешением этой ситуации стал принцип веротерпимости, легший в основание новоевропейской культуры. Истощились энергии противоборствующих. Пришло осознание того, что универсальность концепции и пафос правоты являются плохими помощниками в поиске предельно общезначимой истины. Стало предельно очевидно, что субъективность и убежденность в общезначимости своей истины легко уживаются друг с другом. И тем легче уживаются друг с другом, чем менее отдельный человек, несущий в себе свою истину, сообразует себя с другими людьми, несущими другие истины. Но сообразование себя с другими людьми и их истинными невозможно без пожертвования той частью собственной истины, которая находится за пределами того, что могут принять другие. Это является внутренней стороной веротерпимости. Я, имярек, придерживающийся такой-то концепции, понимаю, что только часть моей концепции, которая ограничивается взглядами других и следовательно имеет неуниверсальный характер, может претендовать на предельную общезначимость. Так я начну понимать жизненный пафос науки вообще. Конечно, я могу пойти другим путем и начать апеллировать к реальности «независимой от человека». Но я скоро замечу, что апеллировать таким способом можно опять таки только к тем реальностям, которые хотя и независимы, но максимально очевидны для всех. Кое-как так можно апеллировать к предметной реальности земного мира, но совершенно невозможно к реальности Бога. Именно потому, что предметная реальность земного мира является тем, в чем каждый человек изначально находится и что является для него предельно очевидным. Чем дальше моя концепция станет удаляться от этой реальности, тем меньше возможностей для апелляции к реальности «независимой от человека» у меня останется. Так я начинаю понимать жизненный пафос, на котором держатся эмпирические естественные науки. Так я начинаю понимать, что произойдет с тем, кто из эмпирической естественной науки сделает прыжок в метафизику. Так я начинаю понимать, что произойдет с теми, кто сделав прыжки в метафизику, станет на метафизическом уровне бороться за истину, забыв о тех принципах, которые удерживали его в границах эмпирических наук. Они воспроизведут «религиозные» войны с «конкретнонаучным» оружием в руках.

11. Так что же я могу сделать, поняв все это? – спросит себя технарий. Ответить себе он может следующее. Я могу попытаться определить, какая часть моей позиции является выходом за пределы эмпирической науки, а какая часть находится в ее пределах. Я могу попытаться понять, зачем мне нужно было совершит прыжок в метафизическую позицию. Я могу рассуждать при этом следующим образом. Если многие люди совершают такие прыжки, то для чего-то это им нужно. С точки зрения методологии эмпирического естествознания это является методологической ошибкой, но с точки зрения жизненных поступков личности это является способом решить какую-то важную жизненную задачу. Какую задачу? Если прыжок в область метафизики есть выход за пределы эмпирической обоснованности (то есть, с точки зрения моей науки, за пределы эмпирической реальности вообще), то не является ли это смыслом прыжка, не зависимым от его конкретного содержания? Например, когда человек обращается к христианскому Богу, то он совершает в сущности тот же самый прыжок. Бог для христианина является тем, к кому можно обращаться как к личности и тем, кто стоит по ту сторону земного мира. По отношению к земной реальности Бог «находится на метафизическом уровне». Существование Бога нельзя не доказать, ни опровергнуть опираясь на эмпирическую земную реальность. Обращаясь к Богу, человек отделяет себя от мира и соединяется с истиной, располагающейся вне этого мира. После этого человек живет в мире, но ему не принадлежит. Человек уже не связан неизбежностью преобразовывать этот мир. Соединившись с Богом по ту сторону этого мира, человек сам встал по ту сторону мира. Может быть, продолжаю я рассуждать, всякий человек, совершающий прыжок к чему-то, стоящему по ту сторону некоторой реальности, делает это для того же, для чего человек делает прыжок к Богу? Я, например, делаю прыжок к технической реальности, стоящей по ту сторону социального мира. Не для того ли я это делаю, чтобы иметь некую истину, стоящую по ту сторону социального мира, к которой я могу быть причастен? Мы спорим с гуманитарием относительно сути и судьбы техногенной цивилизации, в которой человек оказался запутанным. Гуманитарий говорит, что это путаница самого человека. Человеку надо взять себя в руки и все распутать. А я говорю, что человек запутался потому, что он слишком возомнил о себе, о своем творчестве. Человеку нужно признать, что есть истина по ту сторону его творчества. Человеку надо стать смиреннее. Но только сейчас я понял, говорю я себе, как это похоже на позицию христианина, утверждающего, что человек запутался в этом мире из гордости, вкусив от древа познания добра и зла. Я только сейчас заметил, продолжаю я говорить самому себе, как моя «техническая реальность», стоящая по ту сторону социальной реальности, похожа на Бога, стоящего по ту сторону земного добра и зла. И техническая реальность, и Бог – одинаково метафизические сущности. Их существование одинаково невозможно обосновать эмпирически. Их существование обосновывается только экзистенциально, актом «веры». Но я все-таки стремлюсь к «технической реальности» как христианин стремится к Богу. Выходит, я делаю это тоже для того, чтобы встать по ту сторону земного добра и зла? Выходит, я хочу быть трансцендентным по отношению к миру человека? Но у христианина есть преимущество. Бог любит человека и поэтому хочет спасти его от земного мира. Христианин может сказать, что он выполняет замысел Бога. Я же не могу сказать этого по отношению к технической реальности. По моему определению, техническая реальность является объективной. Следовательно, ей должно быть абсолютно все равно, познает ли ее кто-нибудь или нет. Иначе она не была бы объективной реальностью. Поэтому, я не могу сказать, что выполняю замысел объективной реальности. Я выполняю только свой замысел.

12. Что же получается, я стремлюсь к объективной истине для того, чтобы встать по ту сторону человеческих интересов, и в то же время веду с гуманитарием борьбу, которая движима моим, человеческим интересом иметь объективную истину. Я стремлюсь к объективной реальности, стоящей по ту сторону чьих либо мнений, даже считаю, что уже нашел ее, и в то же время чувствую зависимость своего поиска от мнения гуманитария. Найденную мной независимую от его мнения истину я зачем-то хочу сообразовать с его мнением. Парадокс. Я противоречу самому себе. Не является ли это противоречие следствием «метафизического прыжка», который, как говорят, я сделал, выйдя на понятие технической реальности вообще? Говорят, что суть научного метода, точнее, суть эмпирического научного метода состоит именно в том, что эмпирическая реальность дает возможность сообразовать мнения различных людей, ищущих истину. Сообразовать через себя. С одной стороны, она локализует поиск истины в области достаточно обозримой и очевидной для всех, и тем самым предохраняет их всех от метафизических прыжков. С другой стороны, она выполняет функцию третейского судьи для них всех, давая возможность никому из них не фокусироваться на своем понимании истины. Неужели действительно дело не в самой объективной истине, а в желании людей искать объективную истину? Неужели действительно дело не в том, что объективная истина независима от мнения людей, а в том, что она является способом сообразования их поисков истины? Выходит, что принцип эмпиризма имеет глубокое жизненное, а не научно-методологическое значение? Точнее, выходит, что научно-методологические принципы являются превращенной формой глубоких жизненных принципов? Превращённой для чего? Для того чтобы превратить жизненные принципы в «объективную реальность научного метода»? Наподобие того, как нравственные принципы превращаются в правовую систему для того, чтобы найденные через кровь способы оптимального человеческого существования превратить в объективную, независимую от колебания их мнений социальную реальность.

13. Теперь я понимаю последствия моего метафизического прыжка. Я нарушил социальный принцип невыхода за границы реальности максимального соизмерения. Я стал вести с гуманитарием метафизическую войну, в которой я на каждом шагу нарушаю принцип сообразования своего мнения с его мнением через локальную, а значит равноочевидную для нас обоих – эмпирическую – реальность. Только теперь я обратил внимание, что в нашем разговоре на ста страницах мы рассматривает кучу примеров, но эти рассматривание ни на миллиметр не сдвигают ни мою, ни его позицию. Теперь я понимаю, что это происходило не оттого, что он никак не мог понять мою позицию, а оттого, что разговор происходил на метафизическом уровне, что все рассматриваемые эмпирические ситуации проскакивали через  наши способы интерпретации как вода сквозь сито, ничего не оставляя на дне. Мы говорили о метафизических позициях, а думали, что говорим об эмпирических ситуациях. Мы пребывали во взаимной иллюзии.