// Общая и прикладная ценология. – 2007. – № 6.– С. 10-14.
Текст отсканирован и распознан в
РНБ. Техническая редакция осуществлена А. Домашенко.
Принята современная орфография, сохранена авторская пунктуация и типы
используемых шрифтов. Отмечены устаревшие глагольные формы и явные опечатки
(помечены С.Ч.). Сохранена пагинация (без сохранения распределения по строкам –
исключение границы страниц). Общая редакция С.В. Чебанова.
Вопросы философии и психологии,
1909, кн. 98 (III) с. 341-392, кн. 99 (IV), с. 523-573.
Витализм и задачи научной биологии в вопросе о жизни
Вл.
Карпов
Die
Arbeitsteilung der Wissenschaften bríngte es mit sich, dass die
Naturwissenschaften sich nur die Erforschung der kausalen Beziehungen zum Ziel
gesteckt haben. Die teleologische Betrachtungsweise kann anerkanntermassen bei
vorsichtiger kritischer Anwendung auch in ihnen von bedeutendem heuristischem
Werte für die kausale Erforschung sein, wenngleich sie bei unkritischer
Verwendung zu voreiligen Vermutungen verleiten kann...
Insofern der
Naturforscher nebenbei auch Mensch und als Mensch mehr oder weniger Philosoph
ist. kann auch er sich der finalen Naturbetrachtung gar nicht entziehen, obwohl
sie ihm als Naturforscher nicht Ziel sondern höchstens heuristische Mittel
sein darf.
Eduard
von Hartmann [1])
(Problem des Lebens, p. 422, 1906.).
ВВEДEHИE
Всякий, кто вступает в соприкосновение с
биологическими науками, изучая их или самостоятельно работая в их области,
должен рано или поздно натолкнуться на основной вопрос биологии: что такое жизнь?
Важность этого вопроса понятна; ведь помимо громадного теоретического
интереса, разрешение загадки жизни сулит человечеству многое: возможность
овладеть течением жизненных процессов, вмешиваться в них, направлять их по
нашему желанию, одним словом, поставить на прочный фундамент две наиболее
важных для человеческого благосостояния группы наук – медицинские и
сельскохозяйственные. Полного разрешения вопроса о жизни мы в настоящее время
не имеем, хотя число фактов и законностей, относящихся к живым существам,
растет не по дням, а по часам, и сотни исследователей всех стран работают над
их установлением. Но, как было всегда, мысль человеческая стремится перешагнуть
за грань известного и предвосхитить будущее. Если мы
сейчас не решили вопроса о жизни, мы пытаемся сказать, по крайней мере, в каком
направлении он будет решен. Существует ли в живых телах особая “жизненная
сила”, или они отличаются от тел так называемой мертвой природы лишь большей
сложностью физических и химических процессов? И, если существование жизненной силы вероятно, какова, приблизительно, её природа?
Решение вопроса о жизни в такой постановке, т.е.
вопроса о направлении, в каком он должен быть решен, давалось прежде,
дается и теперь. Отказаться от него трудно, почти невозможно: как всякий
мыслящий человек я должен решить для себя вопрос: “что я такое?”, как работник
в области биологических наук я должен знать, куда направлять мне курс моей
ладьи, чтобы не потерпеть нечаянного крушения. И рамки, в которые укладываются
наши чаяния, давным-давно уже заготовлены. Кто дошел до вопроса о сущности
жизни, стоит на перекрестке двух проторенных дорог: пойдешь направо будешь
виталистом, пойдешь влево – механистом. Немного подальше каждая из дорог
разделяется на несколько тропинок,
но это уже второстепенное дело, прежде всего: вправо или влево.
Ни одна из этих дорог не зарастает окончательно, но
число идущих по той или другой колеблется. Вчера еще длинная вереница шла влево
и едва один-другой вправо, сегодня курс изменился, всякий хочет идти вправо, идущие
другой дорогой подвергаются насмешкам, их называют слепыми, отсталыми, применяя
те же эпитеты, которые получали в свое время их единомышленники. В настоящее
время мы переживаем как раз такую правостороннюю волну. “Предмет
вражды и насмешки, как может быть ни разу еще не было в истории науки, новый
курс под знаменем идеи развития, победоносно вышел из борьбы”, пишет один
из глашатаев нового направления в биологии [2]).
Действительно, ни для кого не тайна, что современная биология, в лице её
“молодой школы”, находится всецело под знаком витализма.
Представим себе человека, который силой вещей приведен
к перекрестку. Что может заставить его сделать выбор между двумя
противоположными научными направлениями? Что может заставить ученого, шедшего
долгое время по одному пути, отречься от убеждений, которые он исповедовал, и
перейти в лагерь противников? Вопросы эти в наше время вполне уместны, и я
позволю себе остановиться немного над их выяснением.
Конечно, прежде всего
решающей инстанцией являются данные биологических наук: анатомии,
гистологии, физиологии, эмбриологии, механики развития, учения об эволюции, и
их сопоставление с данными и законами точных наук: механики, физики и
химии. Сущность дела, если выразить коротко,
заключалась до сих пор в возможности подстановки физико-химического ряда ряду
биологическому. Кто считает такое предприятие осуществимым теперь или в
будущем, тем самым высказывается за “механическое понимание” жизни. Но ни одна
из поименованных наук, доставляющих материал для решения, не может считаться
законченной; они все продолжают развиваться, обогащаясь новыми фактами, новыми
законами. По временам та или другая переживает период особенно плодотворной
работы, выдвигаясь далеко вперед, как, например, физиология в середине XIX века, гистология в конце его, как
современная нам физика. Науки, подобно живым существам по теории де Фриза,
переживают периоды мутации. Такое усиленное развитие выдвигает каждый раз новые
точки зрения, открывает новые перспективы и для сопредельных наук. Отсюда
делается совершенно понятным и законным колебание курса в вопросе о жизни. Так,
например, механистическое воззрение второй половины XIX века в глазах новейшего историка
витализма (Дриша) находит себе полное объяснение: 1)
в появлении теории Дарвина, 2) в установлении физического закона
сохранения энергии, 3) в начавшемся исследовании тонкого строения живых
существ; приблизительно также смотрит на дело другой автор противоположного
лагеря (Брейниг). Недавно возникшая наука
экспериментальная эмбриология значительно способствовала торжеству современного
витализма, открывши в живых существах новый и неожиданный ряд законностей. Она
доставила Дришу первое и основное из его
доказательств витализма, к которому уже с течением времени были
подобраны другие.
Но не одни данные естествознания определяют выбор
между механизмом и витализмом. Как ни относиться к этому факту, самого факта
отрицать нельзя. Тот груз, который окончательно склоняет чашку весов,
приносится сплошь и рядом естествоиспытателем извне.
Во всяком человеке. живущем сознательной жизнью, есть
стремление к выработке известного мировоззрения, к “цельному знанию”, как
говорил Вл. Соловьев. Такое цельное знание есть синтез
науки, философии и религии, всего, что определяет духовный облик личности. Еще
недавно, в эпоху господства материализма, наука провозглашалась главной
составной частью цельного знания, определявшей все остальное, до религии
включительно. С тех пор, за какие-нибудь 25 лет,
положение радикально изменилось. Во второй половине XIX века, когда волна материализма
достигла высшей точки, настоящая философия была в загоне, ей интересовались
только немногие специалисты; широкие круги и естествоиспытатели в особенности
относились к ней с пренебрежением. Они отдыхали от Гегеля, недавнего кумира, с
именем которого связалось понятие о высшем, кульминационном пункте
философской спекуляции. Пренебрежение к философии было настолько велико, что
оставалась в тени даже колоссальная фигура Шопенгауэра – философа, с которым
естествознание могло бы жить в полном мире. Но уже в начале последней четверти
века замечается поворот, и первый, за кого ухватывается жаждущая философии
мысль, был философ-естествоиспытатель Кант.
“Назад к Канту” сделалось лозунгом времени. Труден
только первый шаг, и раз он был сделан, движение философской мысли стало
развертываться все шире, вновь покоряя мир. Система, вернее метафизика,
великого Канта имеет ту особенность, что на ней, как на гребне скалы, нельзя
стоять долго и, – как это было после Канта, в начале XIX века, – так и теперь философская мысль
раздробилась на множество оттенков с явной наклонностью к идеализму.
Возрождение философии не могло не отразиться на
естествознании. И первыми плодами философских занятий естествоиспытателей
явились попытки применить теорию познания к образованию естественнонаучных
понятий. Физики, химики, физиологи стали снабжать свои книги философскими
введениями, разъясняя значение тех или иных научных понятий, устанавливая
границы наук и их отношений к общему мировоззрению, иногда, оставляя свои
лаборатории и микроскопы, писали философские трактаты (Оствальд,
Мах, Дриш, Ферворн и многие
др.). Рассуждения о том, что такое причина и действие, какой смысл надо
придавать понятно силы и закона, сделались модой. И постепенно, под прикрытием
гносеологических умствований, в естествознание начала проникать настоящая
натурфилософия. Особенно резкий поворот, полный разрыв с недавним
прошлым произвела та группа ученых, которая не побоялась ввести в объяснение
природы понятие цели, как действующего принципа – те много раз осмеянные
и, казалось, окончательно изгнанные из науки causae finales, над которыми изощрял свое остроумие еще Вольтер. Вместе с
понятием действующей цели, вполне естественно было признать существование
особого субстрата, носителя целей, т. е. самостоятельного психического
принципа – души. И этот шаг был сделан. Если прежде душа считалась чем-то
подлежащим объяснению с естественнонаучной точки зрения, теперь она вводится
как объяснение естественнонаучных фактов.
Само собой разумеется, такая постановка дела должна была
вызывать и вызывала протесты: категориальное значение цели и законность
введения психического в объяснение природы является и с чисто философской точки
зрения вопросом спорным и далеко не решенным. И вот, как противовес
философскому дуализму в его различных модификациях, с новой силой развивается
его вечный противник – монизм. Под знаменем монизма собирается и большинство
материалистически настроенных естествоиспытателей, с тех пор как материализм,
не выдержав философской критики, перестал существовать как самостоятельная
догма. Те же ученые, которые не решаются примкнуть ни к тому, ни к другому
направлении и желают во чтобы то ни стало избежать
метафизики, ищут прибежища в лагере позитивизма. Мало-помалу спор о специальных
научных вопросах выносится на более широкую арену и становится частью более
общей и глубокой борьбы мировоззрений. Это с полной отчетливостью сознается и
высказывается многими современными биологами: достаточно сравнить публичные
лекции мониста Геккеля и его антипода Рейнке.
Борьба мировоззрений, идущая с особой резкостью в
известных кругах естествоиспытателей, есть факт. Мы не будем останавливаться
подробнее на причинах борьбы, тем более входить в оценку борющихся сторон,
укажем только на один момент, часто упускаемый из виду. Корни того или иного
мировоззрения заложены слишком глубоко, чтобы их можно было легко уничтожить
правильно построенными силлогизмами. Они тесно связаны со всей душевной жизнью
человека, его темпераментом, характером, его унаследованными и
благоприобретенными свойствами. Совокупность психических проявлений, то, что
называют душой человека, не есть случайная мозаика, а живой и цельный организм,
стремящийся сохранить свое равновесие и установить самочувствие на возможно
высокой точке. Он достигает этого самыми различными средствами нередко
наперекор логике, наперекор, очевидности. “Тьмы низких истин нам дороже нас
возвышающий обман”, эта фраза Пушкина выражает несомненный психологически факт.
И с ним приходится считаться даже в области науки. Целый ряд психологических
исследований выясняет нам, за последние годы, значение индивидуальности и
темперамента в процессах человеческого творчества; дальнейшая разработка этой
крайне интересной области поможет, вероятно, объяснить и те непримиримые
противоречия между людьми науки, которые перестают удивлять нас только в силу
привычки.
Раз мы примем это в соображение, для нас будет вполне
ясно, что в выборе между механизмом или витализмом общее мировоззрение
ученого может играть большую роль. Вопрос о действующем начале жизни, её развитии
и происхождении слишком тесно связан с общим философским направлением, чтобы им
легко можно было поступиться. “Мы можем намеченные глубокие противоположности
миросозерцания наших дней различать как идеализм и материализм”, говорит неовиталист Рейнке. “Они борются между собой как свет с тьмой, и мы можем,
поэтому говорить о дневном воззрении в противоположность ночному, как это
делает философ Фехнер, хотя и в другом смысле” [3]).
Такое положение дел значительно осложняет специально
биологический вопрос, перенося его на совершенно иную почву. В виду коренной
противоположности мировоззрений противники в большинстве случаев не понимают и
не хотят понять друг друга – они говорят на разных языках. Поэтому в литературе
мы редко встретим действительно научный спор по вопросу о жизни; полемика
возникает скорее по причинам личного характера. Обыкновенно виталисты и
механисты просто поучают или проповедуют для известного круга слушателей,
характеризуя противоположную сторону не в особенно лестных выражениях.
_____________
В нижеследующем я попытаюсь представить некоторые
соображения для выяснения вопроса о том направлении, в котором должна
разрабатываться проблема жизни в научной биологии. Философское обоснование
витализма или механизма здесь не имеется в виду: внутри своей области наука
обязана оставаться на почве эмпирического реализма – в этом согласны все, – а
перевести её результаты на язык любой философской системы для лиц компетентных
не составит труда. Это не значит, конечно, что философия для естествоиспытателя
не нужна. Она необходима уже для того, чтобы точнее отграничить угол, в котором
ему приходится работать, и избежать столь обычной иллюзии считать свою часть за
целое.
ПЕРВАЯ
ЧАСТЬ.
Из двух противоположных воззрений на
сущность жизни виталистическое начинает в последнее время брать верх. Несомненно
во всяком случае, что оно перешло от защиты к нападению и, по убеждению его
сторонников, одержало победу. Разобравшись в том, что представляет
из себя современный витализм или “неовитализм”, как его окрестили
противники, мы ясно представим положение дел на поле сражения. Но не следует
думать, что неовитализм представляет из себя единую и
цельную догму, разрабатываемую какой-нибудь определенной школой, – наоборот, мы
имеем ряд отдельных вождей, из которых каждый ведет кампанию против механизма
за свой страх и риск, иногда сближаясь, иногда расходясь со своим
соседом. Характеризовать витализм, значит характеризовать его главнейших
представителей, а такими могут быть признаны Ганс
Дриш, Иоганн Рейнке и
недавно выступивший с большим успехом Август Паули. Из числа философов,
входящих в более тесное общение с естествознанием, витализм защищают Эд. фон Гартманн и
французский мыслитель Анри Бергсон. Сущность развиваемых ими учений и
критические замечания по их поводу составят предмет первой части настоящей
работы.
1. Ганс Дриш не только самый
талантливый защитник витализма, но и вообще, может быть, самая крупная и
оригинальная фигура на горизонте современной биологии. В его произведениях
выступают все достоинства и недостатки нового 6иологического направления в
необыкновенно резких, подчас утрированных чертах. Нелишнее
отметить, что Дриш до самого последнего времени не принадлежал к числу
представителей официальной науки и работал все время как свободный ученый.[4])
Выступив на научное поприще в начале 90-х годов, Дриш посвятил себя работам по экспериментальной 6иологии –
механике развития, как назвал Вильгельм Ру эту новую,
созидавшуюся дисциплину. Её характерной особенностью была планомерная
постановка опытов на ряду с детальным логическим
анализом всех наблюдавшихся явлений. Теория и опыт развивались здесь рука об
руку в тесной связи: без теоретического толкования результаты экспериментов над
развитием животных не могли иметь никакого значения в виду крайней сложности условий
и противоречивости результатов. Такое поле деятельности как нельзя более
соответствовало способностям молодого ученого и на ряду с
прекрасными экспериментальными работами в скором времени стали появляться его
труды по общим вопросам. Методика биологии, её место в ряду прочих наук, общая
теория развития животных, наконец анализ
основных явлений жизни и их истолкование – таковы темы его трудов, следовавших
друг за другом на протяжении 15 лет. В 1893 году появилось теоретическое исследование о задачах и методе биологии “Die Biologie als selbständige Grundwissenschaft”, в 1894 “Analytische Theorie der organischen
Entwickelung”, в 1896
“Maschinentheorie des Lebens”, в 1899 “Die Lokalisation der morphogenetischer Vorgänge”, в 1901 “Die organischen Regulationen”, в 1903 “Die Seele als elementarer
Naturfaktor”, в 1904
“Naturbegriffe und Natururteile”, в 1905 г. “Vitalismus als
Geschichte und als Lehre” – систематическая сводка главнейших доказательств витализма. Параллельно
с этим расширялось философское образование: Шопенгауэр, Кант, Гегель,
Аристотель, Мах постепенно входили в состав теоретического кругозора, расширяя
и углубляя прирожденную спекулятивную способность автора. В последних трудах Дриш поднимается перед читателем во весь рост; он считает
уже возможным подводить итоги своей деятельности. И мы можем, думается мне,
смотреть на истекший период деятельности Дриша как на
законченное целое, переходящее в область истории – дальше идти в этом
направлении некуда.
Главная сила Дриша
заключается в его способности к абстрактному мышлению. Мы встречаем у него
поразительное изощрение в логических тонкостях, разделениях, определениях,
которое напоминает до известной степени схоластиков. Живи он в средние века,
его почитатели наверное выразили бы свое восхищение
перед ним, назвавши его doctor subtilis. Но Дриш не только изощрен, он
глубок, как бывает глубок только немецкий философ, и,
может быть, не менее справедливо было бы назвать его doctor profundus. В этом отношении он похож немного на
Канта, влияние которого отражается не только в его концепциях – признании
априорных основ естествознания – но и на его стиле. Читают Дриша
немногие, и вряд ли многие понимают.
Чтобы следить за его тонким анализом, выраженном таким
тяжеловесным, подчас прямо лапидарным, слогом, надо самому пройти известную
школу. Вероятно, поэтому, сколько-нибудь основательной критики Дриша не появлялось, в большинстве случаев она бьет мимо
цели.
Дриш один из первых открыто разорвал с
прошлым умышленно резким отношением к Дарвинизму. “Входить еще в рассмотрение
претензии опровергнутой так называемой Дарвиновской теории, было бы
оскорблением читателя”, писал он в 1893 году (Biologie р. 31) Стремление установить
генеалогическое древо организмов имеет в глазах Дриша
очень мало цены. “Наша современная филогения может доставить только галерею
предков”, его же идеал заключается в создании действительно научной
теоретической биологии в противовес ранее существовавшей эмпирической. Их
различие заключается в логической обработке понятий. Обычная эмпирическая наука
пользуется общими понятиями, носящими собирательный характер (Kollektivbegriffe); связывая их между собой, она получает законы. Таким путем,
например, выводится в механике закон рычага, наклонной плоскости, Кеплеровы
законы. Теоретическое познание идет иной дорогой; оно
прежде всего разлагает наблюдаемые явления на последние элементы и из
полученных путем анализа элементарных понятий создает особые синтетические
понятия – “искусственные понятия” (Kunstbegriffe). При помощи таких искусственных
понятий строится научная теория, В механике – пользуясь приведенными примерами
– последними элементами является скорость (v), масса (m); живая сила (mv2) или величина движения (mv) есть искусственные понятия. Законы
представляют уравнения, в которые входят составленные таким способом
искусственные понятия. Таков должен быть и путь биологии, при котором она может
хоть немного приблизиться к идеалу – точным наукам.
Пользуясь коллективными понятиями
эмпирической биологии, как то: позвоночное, протист, клетка, дробление,
секреция, сокращение, мы никогда не придем к цели. Поэтому и изучение эволюции имеет
только одно значение – открытие законов изменения форм, в противном случае, как
и все историческое, оно научного интереса не представляет.
С такими предпосылками приступает Дриш
к изучению явления жизни. Его основной тезис можно формулировать следующим
образом: среди процессов происходящих в живых
существах, есть такие, которые нельзя свести на явления природы, известные из
прочих наук, они имеют самостоятельную законность (eigengesetzlich), автономны. Соответственно
этому биология не подчинена физике и химии, а координирована им, является такой
же автономной наукой, как и последняя. Раз нам удастся доказать самостоятельную
законность каких-либо жизненных процессов, невозможность объяснить их машинообразно – мы тем самым докажем правоту витализма и
можем ни мало не беспокоиться голословными утверждениями механистов.
Таких “доказательств” Дриш
представляет три и тем, по собственному выражению, утверждает витализм
на незыблемых основаниях.
Конечно, не все процессы, развивающиеся в живых телах,
витальны: целый ряд их объясним физически или
химически. Сюда относятся даже такие данные, как состояние агрегации
протоплазмы, её тонкая структура. Подобные процессы могут быть исключены из
области специфически жизненного, “элиминированы”. Механисты говорят, что
постепенно удастся элиминировать все проявления жизни, так что на долю витализма
ничего не останется, но такое воззрение просто “проявление догматического
материализма”.
Доказательства витализма, данные Дришем,
бесспорно самая серьезная попытка во всей виталистической литературе прошлого и
настоящего. На них следует остановиться подробнее.
Из всех трех доказательств наибольший интерес
представляет первое, материалы для которого Дриш
заимствовал из собственных экспериментальных работ в области “Restitutionslehre”, т.е. регуляции восстановления
формы. Оно касается “типичности места”, в котором разыгрываются жизненные
явления или, как выражает это иначе Дриш,
“локализации морфогенетических процессов”, и излагается им подробно в сочинении
под таким же названием.
Факты, лежащие в его основе, можно разделить
на три ряда. Первый из них относится к дробящимся яйцам иглокожих (морских ежей
и звезд), т. е. к самым ранним стадиям развития.
1. Возьмем дробящееся яйцо морского ежа, состоящее из
2 или 4 клеток дробления (бластомеров) и разъединим его на отдельные клетки.
Каждая из них в отдельности в состоянии дать полную бластулу, гаструлу и плютеус, одним словом целый организм, отличающийся от нормального только величиной. Тоже с небольшими
ограничениями удается сделать и в стадии дробления, содержащей 8– 16 – 32
клетки.
2. Бластулу морского ежа, имеющую вид пузырька, мы можем разрезать в
любом направлении на части, и каждая из них, если только она не очень мала,
дает начало целому организму.
3. Разрезая гаструлу морской звезды, в которой уже
намечены три отдела кишки, на три участка (участок с передней, средней и задней
кишкой), мы увидим, что из каждого участка развивается целый нормальный
организм, только пропорционально уменьшенный (рис. 1).
Второй ряд фактов почерпнут Дришем
из опытов с регенерацией гидроидного полипа tubularia, (рис. 2).
Отрезая у гидроида головку с венчиком щупалец, мы
найдем, что новая головка образуется очень быстро, через 18 часов. Она не
вырастает, а получается путем перестройки участка ствола, лежащего под
отрезанной головкой. Первые стадии перестройки намечаются в виде двух красных
колец, охватывающих ствол – это зачатки двух рядов щупалец. В каком бы месте мы
ни стали перерезать ствол, на известном расстоянии от разреза закладываются
зачатки щупалец; если оставшийся кусочек ствола очень мал, кольца становятся пропорционально
тоньше.
Третий ряд фактов дают опыты над асцидией clavellina, животным, организованным
сравнительно высоко (рис. 3).Тело асцидии состоит из трех частей, при чем
передняя образует жаберную коробку, пронизанную отверстиями, через которые
циркулирует вода. Если отрезать коробку, она перестраивается, редуцирует все
свои органы и превращается в круглый клеточный комок, а затем этот шар дает
начало целой новой асцидии. Разрезая коробку на части, можно опять-таки
получить целую, но пропорционально уменьшенную асцидию.
Таковы факты, которые Дриш подвергает анализу. Он вводит сначала два определения:
каждую часть развивающегося целого, построенную из одинаковых клеток, он
называет элементарным органом, процесс, в силу которого возникает такой
орган, элементарным процессом. Проследим всю дальнейшую судьбу какого-либо
элементарного органа, напр. эктодермы, т. е. перечислим все, что из него
образуется; эту обычную судьбу мы можем
назвать проспективным значением
органа. Но ведь эксперименты показывают, что при изменении нормального хода
развития элементарный орган может дать
то, чего в нормальном развитии не дает, как, например,
передняя кишка гаструлы дает и среднюю, и заднюю,
иначе говоря, его возможная судьба отличается от обычной. Таким образом кроме проспективного
значения каждому органу присуща проспективная
потенция, понимая под этим термином совокупность возможных направлений
развития, свойственных данному органу.
Познакомимся еще с одним термином из ряда многих,
вводимых Дришем. Образование, которое состоит из
равнозначных частей, т. е. имеющих равную проспективную
потенцию, Дриш называет равнопотенциальной
системой. Такими являются гидроид тyбyляpия,
жаберная коробка клавеллины. Если же притом каждая из
частей дает целое в нормальных пропорциях, т.е. гармоничное целое (как и
происходит в указанных случаях), то подобную систему можно назвать гармонически-равнопотенциальной системой.
После такого анализа результаты произведенных
экаспериментов можно выразить в логически строгой
форме.
Возьмем любую из частей, дающих в дальнейшем развитии
целое: один из бластомеров, отрезок тубуллярии,
жаберную коробку клавеллины. В каждой из этих систем
следует найти какой-нибудь punctum fixum; мы можем взять за него, например, край разреза; по
отношению к такому punctum fixum каждый
из элементов регенерирующегося куска занимает определенное положение.
Из элемента может выйти любая часть целого, так как ведь проспективная потенция их всех одинакова, но на
деле, в течение регенерации выходит какая-нибудь определенная часть: он
получает определенное проспективное значение. И
ясно, что расстояние данного элемента от punctum
fixum, иначе место.
занимаемое им в целом, существенно важно для
определения его проспективного значения. Мы можем это
выразить следующим образом: проспективное
значение элемента (S) есть функция его расстояния от punctum
fixum (а) или его места в целом, т.е.
S = f(a).
Одного этого однако
недостаточно.
Опыты показывают, что величина отрезанного куска
определяет собой величину целого: маленький. кусочек бластулы морского ежа. дает и маленький плютеус. Следовательно, проспективное
значение части (S) зависит не только от
её положения в пространстве, но и от абсолютной величины системы. Называя
ее g, мы скажем S = f (а, g).
И этого мало. Следует принять во внимание еще третий
фактор, зависящий не от характера операции, а от природы самого объекта.
Он определяет гармоничное отношение частей к целому, особенную проспективную потенцию каждого из элементарных органов,
наконец, видовую специфичность объекта. Дриш называет
его буквой Е. В противоположность двум ранее рассмотренным, переменным
факторам, Е является постоянной величиной. Полный результат анализа
можно выразить формулой:
S=f(a,g,E).
Термины а и g совершенно ясны, но что такое Е?
Первое предположение, которое приходит в голову
таково: Е представляет из себя “краткое выражение
физико-химической структуры, тектоники, машины, – понимая это слово в широком
значении – т. е. многообразия, располагающего в типический порядок
многочисленные физические и химические субстанции и силы” [5]).
Так по всей вероятности представил бы себе дело механист. Но позволительно ли
представлять величину Е подобным образом?
Здесь мы приходим к центральному пункту доказательства
витализма.
Если бы развитие шло единственным, раз навсегда определенным
путем, говорить Дриш, мы могли бы считать Е за выражение машинности (Machinerie). Но этого нет; эксперименты
показывают, что малая часть системы может производить целое; каждый из
бластомеров морского ежа, каждый кусочек тубулярии
или клавеллины может, в зависимости от разреза,
произвести все остальное. Для этого ведь “надо бесконечное множество машин,
лежащих бесконечно близко, на дифференциал, друг от друга”. И этого мало, кроме
бесконечного множества машин нормальной величины, надо представить себе
“бесконечное множество других, бесконечно различной величины”. Понятие машинности сводится в данном случае к явному абсурду.
Таким образом, заключает Дриш.,
“величина Е не может быть каким-либо физико-химическим” многообразием,
состоящим из ряда смежных частей (in einem Nebeneinander). Она природный фактор sui generis; она выступает на ряду с известным из физики и химии как новая элементарная особливость”.
Назовем величину Е энтелехией, наполняя старый
Аристотелевский термин новым содержанием. Существование энтелехии доказывает
автономии жизненных процессов, доказывает витализм.
Это первое доказательство является главным; на
выработку его Дриш затратил несколько лет и впервые
формулировал его в 1899 г. В 1896 году Дриш еще
склонялся к отвергаемой им теперь машинной теории жизни.
Второе доказательство гораздо проще и короче: оно
основывается на фактах развитии сложных равнопотенциальных
частей. Возьмем для примера лист всем известной бегонии. Кусочек листа может
дать начало целому растению с корнями, стволом, листьями. Если рассматривать
его как машину, то, рассуждая логически, мы должны предположить машину такого
сорта, которая могла бы последовательно, раз за разом, делиться и все-таки
оставаться целой. Здесь опять никакое “экстенсивное многообразие” делу
помочь не может, и то, что проявляет себя в качестве действующего агента, можно
назвать только энтелехией.
Третье доказательство почерпнуто Дришем
из анализа движений живого существа. Оно подробно развито в книге “Die Seele als
elementarer Naturfaktor”.
Данные для доказательств доставляет, во-первых, анализ
“поступков” (Handlung), во-вторых, результаты экспериментов над центральной нервной системой.
Анализируя поступки человека, как они известны нам из
обыденной жизни, мы легко увидим, что особенность каждого поступка определена
предшествовавшим опытом, что она, выражаясь научным языком, “протекает на
основании исторического базиса реакции” (historische Reaktionsbasis). Это отличает организм от машины
фонографа: в последнем реакция определена раз навсегда предшествовавшей
историей, в организме же история определяет не реакцию, а базис реакции.
Далее, поступки вызываются крайне разнообразными
раздражениями, которые могут разнообразно комбинироваться между собой. И сами
поступки состоят из крайне разнообразных реакций организма, также образующих
самые различные сочетания. Но при этом существует определенное соотношение (Zuordnung) между особым характером сочетаний в
раздражении и особым характером сочетаний ответа; мы можем вести речь об
“индивидуальности соотношения”.
И вот “историческое основание реакции” и
“индивидуальный характер соотношении” равным образом не объяснимы с машинной
точки зрения. Дриш приводит известный пример, как
незначительное изменение звуков речи, одной буквы даже, может произвести страшный
эффект: “твой отец тяжело заболел” и “мой отец тяжело заболел”. С
другой стороны один и тот же эффект произведут фразы: “твой отец умер”, “dein Vater ist gestorben”, “your father is dead” для человека, понимающего три
языка.
“То, что определяет реакцию” в
поступках, не машина, но род “энтелехии”; назовем ее “психоидом”,
чтобы оставить термин душа, Psyche, для чистой психологии. Само собой разумеется, что
психофизический параллелизм при такой постановке дела, должен быть отвергнут, и
Дриш переходит на сторону защитников взаимодействия
души и тела, Буссе и Гартманна.
Данные, заимствованные из экспериментов над мозговой
корой, заключаются в возможности функционального замещения удаленных, частей
мозга другими. Опыты над животными показывают, что выпадение той или иной
функции, получающееся при удалении двигательного или чувствующего участка
мозговой коры, может впоследствии исчезать, и утраченная способность до
известной степени восстановляться. В силу этого центральная нервная система
является в функциональном отношении, “гармонически эквипотенциальной
системой”, и к ней в полной мере приложимо первое
доказательство, если в нем заменить слово “форма” функцией.
___________________________
Итак, путем строгого логического анализа точно
установленных данных Дриш приходит к признанию в
живых телах специфически жизненного начала – энтелехии. Но что такое энтелехия?
Это не жизненная сила старых авторов, не душа, не вещество, это – абстрактное
научное понятие, Kunstbegriff. И это все? Вероятно, не один читатель Дриша
испытывал странное чувство: как будто он в течение анализа постепенно отрывался
от действительности и теперь начинает витать в мире бесплотных и, чего доброго,
бесплодных, абстракций. Что приобрел он? Не предлагают ли ему камень вместо
хлеба? Но для того, чтобы понять все значение правильно построенного
абстрактного понятия, увидеть в нем действительный ответ, необходимо
познакомиться с теорией наук Дриша. Она составляет
предмет особой книги “Naturbegriffe und Natururteile” и изложена вкратце в “Vitalismus”. В логически построенном
наукоучении энтелехия занимает вполне определенное
место.
Задачей науки является по Дришу
“упорядочение действительности, полное и без противоречий” (vollständige widersprachlose Ordnung des Wirklichen). Обратите внимание на то, что в
этом определении практическая цель науки оставлена в стороне, ни слова о
возможности овладеть действительностью, предвидеть будущее, изменять настоящее
(как в знаменитом определении Генриха Герца, или в определении современного
биолога Леба). Требование экономии в научном
мышлении, выставленное Махом, также не находит себе места, хотя на родство с
Махом в других отношениях указывает сам Дриш.
Собственно говоря, определение науки, даваемое Дришем,
можно с полным правом приложить и к метафизике.
|
|
Рис. 1. Стадии развития морской звезды. (Asterias glaсialis). а – контур
гаструлы, горизонтальная линия обозначает направление разреза; b – объект непосредственно после
операции; с – он же, после того как восстановил эктодерму и первичную
кишку; d1, e1 – дальнейшая стадия развития (т. наз. бипиннария) из нормальной гаструлы (а), d1 сбоку, e1 снизу; d2, с2 – тоже от разрезанной гаструлы (е).
Рисунок схематизирован, но пропорциональность сохранена. (Из “Vitalismus” Дриша). |
Рис. 2. Гидроид тубулярия и его
восстановление. а – схема
гидроида; b и
с начало воcстановлении после удаления головки: видны зачатки щупалец в виде полосок;
d — g показывают, как уменьшается величина
участка, из которого восстановляются щупальцы, по
мере уменьшения величины ствола, оставшегося от операции. (Из “Vitalismus” Дриша).
Рис. 3. Асцидия
клавеллина и восстановление ее из
жаберной коробки, а – схема асцидии; b – отрезанная жаберная коробка; с,
е – постепенное превращение ее в клеточный шар; f – асцидия, развившаяся из шара. (Из
„Vitalismus" Дриша).